Захар Прилепин интервью: Через 25 лет мы будем строить великую Российскую Империю

0
3361
Захар Прилепин интервью: Через 25 лет мы будем строить великую Российскую Империю
Kwork.ru - услуги фрилансеров от 500 руб.

Захар Прилепин интервью: Через 25 лет мы будем строить великую Российскую Империю.

Захар Прилепин интервью: Через 25 лет мы будем строить великую Российскую Империю

КИРИЛЛ МАНЖУЛА: Напротив меня –– писатель Захар Прилепин. Захар, приветствую вас.

ЗАХАР ПРИЛЕПИН: Привет, Кирилл.

К. МАНЖУЛА: Передача наша посвящена профессиям. Представил я вас как писателя, хотя вы не только писатель, вы ещё и журналист, общественный деятель и много, много, много чего. Но будем побольше о писательстве говорить. Уж коли передача наша посвящена профессиям, хотелось бы в эту профессию углубиться. Хотя я не знаю, профессия это вообще или нет?

З. ПРИЛЕПИН: Я знаю из истории литературы, что очень многие литераторы относились так: вы кто? –– Я поэт. Я думаю, что это не про Тютчева, который был дипломатом.

К. МАНЖУЛА: Не про Грибоедова, который тоже было дипломатом.

З. ПРИЛЕПИН: Да. Пушкин, кстати, называл себя литератором.

К. МАНЖУЛА: Он стал первым профессиональным литератором, который получал деньги.

З. ПРИЛЕПИН: И Ленин тоже, который тоже за это получал деньги. Поэтому я никогда не отвечаю: я писатель. Меня гаишники останавливают –– неужели я скажу, что я писатель?

К. МАНЖУЛА: Почему нет? Кто знает Захара Прилепина как журналиста?

З. ПРИЛЕПИН: Работники ГАИ, я думаю, меня знают как телеведущего или просто как человека, чью фамилию они где-то слышали. Но не как писателя, едва ли. Ну просто это в России не принято говорить: я писатель, я книги пишу, я поэт. Когда я это слышу, когда мне кто-нибудь представляется, даже я чувствую лёгкое удивление.

К. МАНЖУЛА: Тем не менее писательство кормить-то может.

З. ПРИЛЕПИН: Может. Человек, я думаю, 15 в России оно может накормить, в отличие от советских времён проклятой советской диктатуры, когда пять-семь тысяч поэтов точно могли питаться за счёт своей деятельности, потому что они действительно писали стихи, и они продавались. И ещё 15 тысяч писателей. Сегодня это количество в тысячу раз меньше.

К. МАНЖУЛА: А строй-то здесь при чём?

З. ПРИЛЕПИН: При том, что есть определённый строй. Вот там так было, здесь так нет. При том, что есть определённые ценности, иерархии, системы, которые работали: система социального обеспечения этой прослойки населения, этой профессии, и определённое состояние общества, которое воспитывалось в почтении, почитании литературного ремесла. То есть эти вещи настолько сложны и разнородны, что мы не вместим это понимание в программу, да и не сможем даже понять и осознать, почему у нас миллионы людей читали книги и читали стихи.

К. МАНЖУЛА: Ну сейчас вообще хорошая, высокая литература перестаёт быть способом познания мира. Это переходит в разряд развлечения для элиты, нет?

З. ПРИЛЕПИН: Прямо говоря, серьёзные, умные книги во все времена читало определённое количество людей. И в советские времена тоже, хоть это было массовым увлечением, и миллионы читали новые повести Стругацких, новые повести Распутина. Но в целом это порядка миллиона, полутора миллионов людей, для которых интеллектуальное осмысление является пищей, без которой они жить не могут. Это и тогда было, и сейчас –– плюс-минус три процента населения, в это вовлечённое.

К. МАНЖУЛА: Может быть, границы были более-менее размытые между жанрами, между развлечением и познанием, каким-то углублением?

З. ПРИЛЕПИН: То, что вы сейчас говорите, что это всё ушло в какую-то совершенно маргинальную сферу, это совершенно не так. Какие-то волны есть. С тех пор, как светская литература появилась 300-500 лет назад в Европе и 250 лет назад в здесь, эти волны идут. Но влияние текста, влияние слова, влияние написанного романа на состояние общества по-прежнему высоко. Просто оно идёт не прямым путём, его прочитало не 20 млн человек, а прочитал миллион человек, но потом этот текст так или иначе расходится, действует, видоизменяет сознание людей. Поэтому влияние, скажем, текстов Пелевина или Лимонова на сознание нынешнего населения огромное.

К. МАНЖУЛА: А влияние ваших текстов на население есть?

З. ПРИЛЕПИН: Тоже есть, конечно. Вы посмотрите, что случилось с обществом за последние 25 лет. Я не говорю, хорошо это или плохо, но в целом колоссальная часть населения –– как известно, 86% –– теперь придерживается консервативных взглядов и достаточно иронически воспринимает историю 90-х годов. Это на самом деле первыми не Проханов и не Лимонов начали оценивать 90-е годы в ироническом контексте, а Пелевин, который издевался над этим временем достаточно жестоко. И всё это неизведанными путями, через пересказы, из уст в уста, через интервью, через где-то услышанное слово за 20 лет изменилась, как это сегодня называется, матрица сознания колоссальной части населения.

К. МАНЖУЛА: Это может так быстро измениться?

З. ПРИЛЕПИН: 25 лет –– это достаточно долгий срок.

К. МАНЖУЛА: Смотря в каких рамках мерить. Зачем тогда вообще на это обращать внимание? Через 20 лет вообще будет совсем иное отношение, всё изменится.

З. ПРИЛЕПИН: Для того и пишется, чтобы видоизменять состояние общества. То же самое было в 19-м веке, когда тексты Достоевского, тексты Маркса, тексты Ленина, тексты Льва Толстого повлияли так, что жизнь человечества потекла иначе. Те же самые 30, 35, 40 лет. Если ты пишешь тексты, которые, как всем кажется, в маргинальной плоскости и ни на кого не влияют, они на самом деле влияют.

К. МАНЖУЛА: Ваши тексты будут читать через 25 лет?

З. ПРИЛЕПИН: Конечно.

К. МАНЖУЛА: Контекст-то будет другой.

З. ПРИЛЕПИН: Да нет, будет тот же самый контекст, мы будем строить великую Российскую Империю, государственность, построенную на принципах мужества, благородства, агрессии, милитаризма и мракобесия.

К. МАНЖУЛА: Здесь уже заговорил Прилепин-политик скорее, нежели писатель. А если говорить о писательстве как таковом, примерно одинаково рождается всё у каждого писателя –– я имею в виду у писателя значимого? Или разные подходы к будущему произведению?

З. ПРИЛЕПИН: Я не знаю, как это у других писателей происходит, и никогда этим не интересовался, этой кухней. Да она, по сути, и не важна. Я могу только за себя отвечать, что тексты зарождаются не из состояния вдохновения, не из состояния депрессии, не из состояния какой-то экзальтации –– они есть наследство прожитой тобой жизни. Ты живёшь, и какое-то количество у тебя разнообразных приключений, преодолённых желаний, пристрастий и антипатий проходит через тебя, и вдруг эти вещи складываются в тебе. Они складываются незримо, они складываются, как дождь, как гроза. В один момент ты чувствуешь, что готов книжку какую-то написать. Так происходит у меня, и я утром встаю, начинаю писать, не дожидаясь ангела, Пегаса или чего-то ещё.

К. МАНЖУЛА: А почему именно с помощью слова у вас это выливается?

З. ПРИЛЕПИН: Рисовать я не умею. А при помощи чего ещё? Музыку сочиняю иногда и песни пою. Но это как бы отдельная часть эмоционального набора, который невозможно в прозе воплотить. Я занимаюсь журналистикой. А что ещё остаётся?

К. МАНЖУЛА: Вы перед эфиром рассказывали, что у вас телевидения дома нет, интернета тоже время от времени нет. То есть вы стремитесь ограничить количество источников получения информации, привычных нам сегодня. Это помогает?

З. ПРИЛЕПИН: Помогает, конечно. Потому что это огромное заблуждение, которое, кстати, медленно, но уходит от нас, избавляет нас от себя, –– заблуждение в том, что мы живём в век информации. Есть замечательное высказывание одного французского философа о том, что мы знаем всё больше и больше о всё меньшем и меньшем –– такая есть фраза. И это чистая правда. Люди сегодня погружаются в мир социальных сетей, они прыгают, как белки в горящем лесу, со ссылки на ссылку, тысячу ссылок за день прочитывают, при этом как ни один человек не стал интеллектуалом при помощи просмотров 80 каналов телевидения или прослушивания 20 радиостанций, так ни один человек в интернете не становится интеллектуалом. Интеллектуалом становится человек, который прочитывает собрание сочинений Достоевского, потом Толстого, –– человек, который живёт в тишине, человек, который созерцательности какую-то часть своей жизни посвящает, который преодолевает какие-то вещи, а не который находится в ежеминутно сменяющемся новостном фоне. Когда я уезжаю в деревню, где нет ни интернета, ни мобильной связи, ни телевидения, я там три-четыре недели могу прожить, могу три месяца прожить безвылазно. Я возвращаюсь –– ничего не изменилось.

К. МАНЖУЛА: Вы ещё и журналист, а журналист работает с информацией.

З. ПРИЛЕПИН: Когда я работаю журналистом, я работаю с информацией. На самом деле, все журналистские статьи, написанные мной с 96-го года, –– 20 лет в этом году я занимаюсь журналистикой –– они у меня из сборника в сборник переходят. У меня есть четыре сборника публицистики, которые, слава богу переиздаются. Я понимаю, что можно всё перемешать, что статьи, написанные в 96-м году, и статьи в 2006 и 16-м ничем не отличаются, там про одни и те же ценности, про одних и тех же людей.

К. МАНЖУЛА: Про одни и те проблемы.

З. ПРИЛЕПИН: Всё то же самое. То есть всё, что мне было понятно в 91-м году, в 96-м я начал это формулировать, в 2001 году я был уже удачливым журналистом. Ничего другого с тех пор не прибавилось. Я могу замолчать теперь и просто давать ссылки на свои прежние статьи.

К. МАНЖУЛА: И перепечатывать их.

З. ПРИЛЕПИН: Да, и старую статью вытащить и заработать пять тысяч лайков без проблем. Люди даже не замечают, что она написана 20 лет назад.

К. МАНЖУЛА: А кстати, как вы относитесь к тому, что воруют книги и через интернет их распространяют? Это для вас проблема?

З. ПРИЛЕПИН: Когда я получаю большой гонорар за очередную свою книжку, я про это даже не думаю, не помню. Когда этот гонорар кончается, я начинаю думать: где дырка в моём кармане, кто мне не доплатил. В целом я совершенно пофигистично отношусь к пиратам. Я, периодически даже не разбираясь, даю ссылки на свои книжки, думая, что это легально, а мне пишет издательство: Захар, ты опять дал ссылку на пиратов в своём Facebook. То есть я этим не заморавичаюсь. Но если мои издательства начинают бороться с пиратами, то я тоже им не мешаю этого делать. То есть я сам никакие процессы не инициирую, никому не мешаю что-то воровать. Но если мои издатели, которые купили у меня права на мои книги, защищают свои, собственно, уже права, мне тоже всё равно. То есть если можешь воровать, воруй. Если тебя за этой поймали, извини, я тоже за тебя заступаться не стану.

К. МАНЖУЛА: А кто ваш читатель? Понятно, что есть Прилепин-общественный деятель и Прилепин-писатель. Смешивается аудитория?

З. ПРИЛЕПИН: Я про это подумал совершенно недавно, два дня назад. Я открою страшный секрет. Дело в том, что молодые люди в России –– от 16 до 23-24 лет –– не читают книг, не то что моих, они вообще не читают современную русскую прозу, российскую прозу. Я бывал в молодёжных лагерях, где отбирают самых резвых молодых, бодрых людей, выступал в молодёжных аудиториях, университетах часто. Не буду называть города, чтобы никого не обидеть. В десятке-полутора десятка городов выступал. Я даже выступал во ВГИКе и, самое смешное, я выступал в Литинституте, где тоже молодые люди. Из всех своих выступлений я понял, что 0,2% молодых людей испытывают хоть какой-то интерес к современной прозе. То есть они знают фамилию Быков, может быть, просто потому он был одно время везде.

К. МАНЖУЛА: Он по-прежнему везде.

З. ПРИЛЕПИН: Но сейчас уже меньше, а был такой полугламурный продукт. Быков, Собчак –– где-то всё это было рядом. Остальное их не интересует совершенно. Это вообще terra incognita. Они живут в мире, где рэпер Оксимирон, Ксения Собчак, ещё какие-то артисты, бренды. То есть если я сегодня рискну начать писать повесть про молодых людей, я буду выглядеть, как древний старик. Я ничего не знаю о них, они ничего не знают обо мне.

К. МАНЖУЛА: Поэтому они вас и не читают.

З. ПРИЛЕПИН: Я не знаю, с чем это связано. Даже не буду пытаться объяснить. Дело в том, что я общаюсь с людьми, для которыми определёнными ценностями наполняются традиционные вещи. Вот девушки, начиная с 30 лет, как только у них появляются дети, как только у них появляются какие-то вещи, связанные с воспитанием детей, как только у них появляется чувство родства и, может быть, даже патриотизма, вот женщины от 30-35 лет и до 95 лет, дай бог всем здоровья, и мужчины от 40 и выше –– вот это аудитория. То есть люди, которые начинают осмыслять своё положение в пространстве. Которые мыслят уже не категориями трендов, брендов и всего остального, а мыслят серьёзными вещами. Я на свои встречи прихожу и вижу по аудитории, что там сидит два молодых человека, полтора студента и остальные люди очень взрослые. Средний возраст 45-55 лет, то есть люди, которые находятся в процессе осмысления и ищут надежду на то, что они остались жить в стране своей любимой, в России, хотят, чтобы она была замечательная, добрая, щедрая, умная и сильная, и ищут ответы на какие-то вопросы, которые, возможно, я могу помочь им найти.

К. МАНЖУЛА: Захар, у вас сегодня встреча с читателями в Петербурге.

З. ПРИЛЕПИН: У Финляндского вокзала.

К. МАНЖУЛА: Да, это Концертный зал у Финляндского вокзала. У нас совсем недавно, 3 марта, местный скандал разгорелся с очередным срывом концерта Макаревича.

З. ПРИЛЕПИН: А билеты скупили до этого?

К. МАНЖУЛА: Скупили.

З. ПРИЛЕПИН: Все или часть?

К. МАНЖУЛА: Говорили, кстати, что не очень много. Концерт должен был пройти 7 апреля, если я ничего не путаю. Ваши политические взгляды с Макаревичем очень сильно отличаются. Но как вам такой подход?

З. ПРИЛЕПИН: Я против того, чтобы Россия впадала в это состояние, когда не дают петь музыкантам. То есть Россия имеет полное право высказывать к этому отношение: и к флагу, которым размахивает Земфира в Грузии, и к песне Макаревича «Моя страна сошла с ума». То есть все имею право высказаться. Но срывать концерты –– ни за что. Потому что мы, конечно, не Украина. Там всё понятно, как люди относятся к этому, –– там тебе просто могут голову снести за любое поперечное высказывание. Мы должны в этом смысле, скрепив зубы, вопреки своей эмоциональности позволять людям петь, плясать и писать.

К. МАНЖУЛА: А размахивать флагом того или иного государства на своих концертах или что-то говорить со сцены, будучи музыкантом?

З. ПРИЛЕПИН: Кто хочет, пускай размахивает флагом. Тут вопрос в приоритетах государства. У нашего государства кривые приоритеты, потому что оно навешало за последние 25 лет, а может, и 50 таких орденов и медалей нашим артистам разнообразным, которые, боюсь, даже солдаты и генералы не получали. Все пиджаки весят у них килограммов по 30. При этом, когда началась та самая ситуация на Донбассе и в Крыму, единицы туда поехали петь и как-то поддерживать людей и до сих пор не едут. Но те же самые артисты во все новогодние ночи, во все «голубые огоньки» опять же выступают для всей страны и нас развлекают. Такие вещи невозможны ни в одном уважающем себя государстве. Невозможны.

К. МАНЖУЛА: А если ты не согласен с тем, что делает твоё государство?

З. ПРИЛЕПИН: Выступай отдельно, на своих отдельных сценах. Я не просто в России это предлагаю. В любой стране мира любая государственность требует уважения к себе. Я не думаю, что радикальные оппозиционеры в США или Великобритании в новогоднюю ночь поют и выступают. А потом, знаете, уровень культуры этих наших «голубых огоньков» таков, что если всех разогнать, то страна ничего особенно не потеряет, мы не обанкротимся. У нас богатая талантами страна, и если вместо Андрея Макаревича и ещё кого-то сыграет кто-нибудь другой, не менее одарённый, но разделяющий судьбу своего государства, это нормально. Хочешь высказывать свою точку зрения, у тебя есть для этого отдельные ресурсы. У нас все глянцевые журналы поддерживают Андрея Макаревича. Газета «Собеседник» за последние два года три раза выносила его на обложку. А Сашу Скляра, который ездит петь на Донбасс, ни разу на обложку не выносили, и ни один глянцевый журнал у него не брал интервью, ни одна радиостанция не позволила ему в этом году поздравить людей с Новым годом.

К. МАНЖУЛА: Количество поклонников у того и другого несопоставимы.

З. ПРИЛЕПИН: Я думаю, сопоставимы вполне. Нынешняя известность Макаревича и нынешняя известность Скляра примерно на одном и том же уровне.

К. МАНЖУЛА: А насколько нынешний писатель и музыкант должны иметь гражданскую позицию какую-то?

З. ПРИЛЕПИН: Можно иметь гражданскую, можно иметь антигражданскую –– не возбраняется. Просто у государства есть определённые задачи, для того чтобы воспитать новое поколение, которое будет испытывать уважение к собственной родине, будет готово какими-то вещами пожертвовать. Я имею в виду не жизнью, но какими-то вещами во имя идеала. Идеалистов нужно воспитывать, а не циников, не конформистов, не людей, которые уважают чужую государственность больше, чем собственную, и чужой язык, чужие привычки, чужую историю.

К. МАНЖУЛА: Исходя из вашей логики, тогда вообще ему не должны были давать площадку в ДК «Ленсовета», если мы говорим о Макаревиче?

З. ПРИЛЕПИН: Почему? Есть государственные приоритеты, и государство при помощи всех своих форм трансляции государственнических взглядов должно поддерживать вещи, которые поддерживают государственное жизнеобеспечение. А всё остальное существует на уровне сект шансона, кого угодно, кто у нас там самый большой фан киевского Майдана, скакунов –– они собираются и скачут где-нибудь отдельно. А государственные телеканалы и государственная идеология строится на других принципах, на людях, которые, как Саша Скляр поёт: когда война на пороге, надо выбрать оружие, которым сражаться. Это нормально для любого государства, которое собирается жить. Так делают все на белом свете.

К. МАНЖУЛА: А у нашего собственного государства есть идеология?

З. ПРИЛЕПИН: В том-то и дело, что с идеологией сложность. Тут Владимир Владимирович Путин предложил, что у нас идеологией будет патриотизм. Но патриотизм могут все понимать как угодно. И мой в прошлом приятель Митя Глуховский, либерал законченный, говорит: я больше патриот, чем вы все патриоты, я тоже люблю свою родину. И все они, если спросит у Ходорковского, Касьянова и Навального, скажут: мы и есть патриоты, потому что мы думаем о гражданах. Поэтому всё это фигня. Патриотизм –– куда повернёшь, туда и вышло, как то самое дышло. Я думаю, что у нас негласная идеология государства и лично президента –– это быть рефери между всеми этими людьми. То есть он не даём им сцепиться: левым, правым, анархистам, националистам.

К. МАНЖУЛА: Такой Соломон.

З. ПРИЛЕПИН: Вот, да. Про Ганди он правильно шутил. Вот у нас идеология, чтобы у нас не было никаких идеологий. Может быть, так оно и должно быть. 14% и те самые 86% –– и те и другие этим недовольны. 86% говорят: если мракобесие, давайте нам мракобесие –– семью, ценности, танки, пушки и Пушкина.

К. МАНЖУЛА: А почему вот эти 86%, коли вы заговорили о них, вспомнили о вот этих самых ценностях? А чего раньше-то не вспоминали?

З. ПРИЛЕПИН: Потому что страна пребывала в мороке, в обмороке, в иллюзии веры в то, что мир един, что западные ценности универсальны, что Европа способна воспринять, принять, понять и расцеловать нас, и везде будет рай, полные прилавки и всё остальное. Какое-то количество ценностей мы усвоили, и граждане у нас стали более раскрепощены, демократичны, либеральны, но поняли, что где-то начинается уже грань, которую общество не желает переступать, потому что люди ощущают себя русскими. Они не желают становиться частью Европы, не желают этого пресловутого гендерного равновесия, однополых браков и усыновления. Если мы говорим, что это всё мелочи, –– это не мелочи. Они не желают расставаться со своими определёнными стратегическими, геополитическим представлениями о будущем России. Они есть, они всегда были, они остаются прежними. Они не желают считать Белоруссию и Украину дальним зарубежьем ­­–– граждане так воспитаны, у нас имперские взгляды у людей. Это данность, и с этим надо как-то мириться. Вот и всё. И они сказали: давайте возвращаться к тому, когда семья, спорт, вооружённые силы и здравые ценности, когда социальная обеспеченность, конечно, есть и прочие вещи, которыми характеризовался Советский Союз. Он не только очередями за колбасой характеризовался, но и уверенностью в завтрашнем дне, и по области балета мы впереди планеты всей.

К. МАНЖУЛА: Захар, вам не кажется, что современный россиянин, русский, быстро переключается с одного врага на другого врага?

З. ПРИЛЕПИН: Нет, не кажется.

К. МАНЖУЛА: Вчера у нас были враги тут, а сегодня у нас враги здесь. А вчера они были ещё друзьями.

З. ПРИЛЕПИН: А вам не кажется по голливудским фильмам, как быстро американцы переключаются?

К. МАНЖУЛА: Да бог с этими американцами!

З. ПРИЛЕПИН: Это любимая либеральная отмазка: бог с этими американцами.

К. МАНЖУЛА: Если возвращаться в Россию, ощущается эта озлобленность последних лет.

З. ПРИЛЕПИН: Ничего не изменилось. Концерт Макаревича сорвали –– это плохо, а в целом нет. Сейчас, допустим, новый роман Людмилы Улицкой и новый роман Бориса Акунина лидируют в списках книжных продаж. То есть миллионы человек покупают эти книжки. И никак позиция Акунина о том, что моя страна сошла с ума, я уезжаю в Сен-Мало, пока вы не придёте в себя, на этом не сказывается. Сейчас раструбили везде, что фильм с Зеленским провалился в прокате. На самом деле он занял третье место по просмотрам. С чего провалился, кого мы пытаемся обмануть?

К. МАНЖУЛА: Это скорее площадка для пиара, например, господина Милонова у нас тут, в Петербурге.

З. ПРИЛЕПИН: Я не знаю, что там с вашим Милоновым. На самом деле все эти вещи никак не сказываются. Люди слушают Земфиру с её украинским флагом, люди слушают Гребенщикова с его поездками к Саакашвили.

К. МАНЖУЛА: А людям неинтересны их политические взгляды.

З. ПРИЛЕПИН: А где же тогда озлобленность, о которой вы говорите?

К. МАНЖУЛА: Выйдем на улицу и получим эту озлобленность.

З. ПРИЛЕПИН: Я только что выходил на улицу, все там ходят мирно, улыбаются друг другу.

К. МАНЖУЛА: Это день просто хороший весенний.

З. ПРИЛЕПИН: На самом деле состояние на лицах в Париже –– я только что был в Париже –– гораздо более мрачное, более тяжёлое, люди меньше улыбаются, везде нищие, раздражённые официанты. Там на 30 градусов состояние хуже и ниже, чем у меня в Нижнем, или у вас в Питере, или в Москве.

К. МАНЖУЛА: Кстати, вас читают в том же Париже, во Франции?

З. ПРИЛЕПИН: Читают.

К. МАНЖУЛА: Переводят?

З. ПРИЛЕПИН: У меня во Франции практически все книги переведены, в Италии, в Сербии, многие в Испании. Надо сказать, что какого-то необычайного успеха нет. Его даже у Алексиевич нет после Нобелевской премии. Какое-то количество людей, которые всегда читали, читает, какая-то прослойка.

К. МАНЖУЛА: А что их интересует? Почему они читают? Современный русский писатель, хотелось бы узнать, о чём думает, как смотрит?

З. ПРИЛЕПИН: Там у всех какие-то разные свои мотивации. Но во-первых, русская литература действительно крутая, даже современная, и те во Франции, кто в этом разбирается, они знают, что наша литература покруче, чем современная французская. Там есть Уэльбек, он крутой. Но те французы, которые читали его до Ласкина, Шишкина, Терехова –– кого там у нас переводят, –– Шаргунова, Лимонова, говорят, что в России интересно. У меня есть один немецкий знакомый, который рассказал мне однажды такую вещь, правда, про Facebook, но это касается и литературы. Он говорит: «У меня немецкий Facebook. Когда я зашёл туда –– какой ужас: какие-то скидки, упал цветочный горшок с балкона. Тоска зелёная». Он просто по-русски говорит. И говорит: «Я зашёл в русский Facebook –– это просто счастье! Там ледовые побоища, взрывы, перестрелки, дуэли. Я туда хожу, как вампир. И все немцы, кто хоть немножко знает русский язык, они все ходят только в русский Facebook, они немецкий игнорируют». То же самое и с литературой, тут живая жизнь. У них там медленное нашествие арабов, про которых они стеснялись писать, а в России столько уже произошло гражданских войн и гражданских казней за последнее время.

К. МАНЖУЛА: Захар, а кроме писательства вы могли бы чем-то ещё заниматься так активно? Могли себя представить не писателем?

З. ПРИЛЕПИН: Ну, я стал писателем –– придётся сказать это вслух –– в 2005 году, когда у меня вышла первая книга. Мне 30 лет исполнилось, поэтому я целую жизнь уже прожил, уже Лермонтова пережил к тому моменту.

К. МАНЖУЛА: А журналистика помогает писательству?

З. ПРИЛЕПИН: Не то что помогает. Если бы я сразу начал писать прозу, я каких-то вещей бы там не умел. А я до этого отработал года два-три.

К. МАНЖУЛА: Руку набили.

З. ПРИЛЕПИН: Да. Появилась лёгкость фразы. Она же, как прут: её можно гнуть в разные стороны, можно из неё сделать какую-то фигурку, то есть надо чувствовать, надо чтобы рука была набита, мысли, гутаперчевость какая-то языка. Ну она не мешает и не вредит. Это всё миф, что я ушёл в журналистику, перестал быть писателем. Всё фигня. Хемингуэй был журналистом, Горький был журналистом.

К. МАНЖУЛА: Довлатов.

З. ПРИЛЕПИН: И Довлатов был журналистом. Но если говорить про Толстого и Достоевского, хоть они и писали дневники и время от времени статьи какие-то, но они всё равно были журналистами, потому что они вели Facebook, они были блогерами.

К. МАНЖУЛА: Достоевский был журналистом, никуда от этого не деться. Алексей Толстой был журналистом.

З. ПРИЛЕПИН: Да и Пушкин был журнальный деятель. У нас все писали публицистику, литкритику. Никаких проблем с этим нет. Это новый миф, что писатель должен заниматься своим делом. Каким своим делом? Что, он должен сидеть и сочинять? Он должен жить жизнью. Мне так кажется. Все как хотят, а мне кажется, он должен жить жизнью: ездить, смотреть, как люди стреляют, умирают, рождаются. Вот это и есть жизнь писателя.

К. МАНЖУЛА: Сегодня у нас в Петербурге вспоминают жертв рейса авиакатастрофы рейса на Синайском полуострове. Там очень много разговоров о памятнике жертвам идёт. Говорят родственники погибших, что это весьма личные вещи. Кто-то говорит, что надо ставить этот памятник. Как вам кажется, здесь надо смешивать такие личные переживания, страшные переживания, и выносить их на публичность?

З. ПРИЛЕПИН: Я не знаю. Это такая тема, на которую не хотелось бы вести досужие радийные разговоры. Я не думаю, что надо ставить памятник по этому поводу. Если мы сейчас вспомним количество катастроф, которые имели место в России за последние 25 лет, то вот шахтёры погибают, вот корабли тонут. Весь Донецк, в котором я провёл последний год, можно памятниками уставить. А в Чечне Грозный бомбили, весь город будет стоять в мраморных памятниках.

К. МАНЖУЛА: То есть это лишнее?

З. ПРИЛЕПИН: Я не знаю. Есть твоя судьба, твоя жизнь, твоё кладбище, твоё сердце, и оно должно помнить об этом.

К. МАНЖУЛА: А когда вся страна сопереживала, это уходит от каждого конкретного, сливается.

З. ПРИЛЕПИН: Я боюсь, что это будет какая-то политическая дурная подоплёка. Я бы на месте тех людей, которые потеряли близких, сам бы этому противился: чтобы никто под памятник твоему близкому человеку не решал свои определённые политические задачи.

К. МАНЖУЛА: У нас вообще этого много. Люди любят пиариться, и на костях в том числе.

З. ПРИЛЕПИН: Да, чтобы кто-нибудь умер, покойника взять за ноги и с ним пойти. Я не считаю, что это правильно. Это моё лично мнение. Я, конечно, не хотел никого обидеть.

К. МАНЖУЛА: У нас вообще сильно политизировано общество, как вам кажется?

З. ПРИЛЕПИН: Как раз, в отличие от атмосферы ненависти, про которую вы говорили, что она есть, а её нет, политизированность определённая есть, но она тоже волнами идёт. Она сегодня есть, завтра её будет меньше. Конечно, её до какой-то степени можно возбуждать. Я, допустим, как человек, постоянно ездящий на Донбасс, замечаю, что телевидение берёт и на три-четыре месяца выключает эту тему из обихода. Она появляется, но спорадически, и люди думают, что там больше ничего не происходит. На самом деле там происходит: там как была война, так и осталась. Потом опять включаются вдруг в с какими-то политическими, видимо, реалиями, или идеями, или делами, опять начинают эту тему муссировать. То же самое с сирийской темой. Если это убрать из обихода, люди будут думать, что этого нет. Включите –– они будут думать, что это есть. Это не только в России, это во всём мире такое есть. О колоссальном количестве вещей, которые в мире происходят, не знает вообще никто. Допустим, про Донбасс я точно знаю, что там несколько раз были жесточайшие военные противостояния, и Минские соглашения летели ко всем чертям, и об этом не говорил никто. Об этом не писала Украина, потому что она проигрывала, об этом не говорила Россия, потому что она не при делах, и Европа про это не говорила, потому что у них ОБСЕ, и тоже тишина. А там три-четыре дня было месилово страшное. Никто не видел. То есть мир может не заметить каких-то вещей. А про какие-то вещи минимальные –– где-то убьют какого-нибудь студента –– будет весь мир галдеть. Поэтому не только в России, в мире всё достаточно серьёзно управляемо.

К. МАНЖУЛА: Однако пропаганда сегодня в России зашкаливает, она из всех щелей.

З. ПРИЛЕПИН: Нормальная пропаганда, как во всём мире, никакого зашкаливания нет.

К. МАНЖУЛА: Должны быть какие-то границы! Ту же Украину возьмём: если кому-то невыгодно, никто не будет говорить о Донбассе.

З. ПРИЛЕПИН: Россия ведёт одну, или полторы, или две войны –– и в этой ситуации делать вид, что ничего не происходит и обществу не необходима консолидация? Россия находится под санкциями, Россия находится под жесточайшим прессом. И здесь всё нивелировать и сделать вид, что ничего не происходит и мы живём в милом, маниловском, розовом цвете, было бы наивно, это было бы неправдой, это было бы даже неуважительно к гражданам в собственной стране. Летают самолёты, офицеры героические подвиги совершают, поддержим Донбасс, засылаем гуманитарный конвой туда, может быть, ещё как-то поддерживаем. Что, отказать себе в пропаганде, когда пропаганда во многих европейских странах, где нет никакой войны, –– Польше, Германии, которой не дают воевать, она, может быть, не против уже, в Италии, в Испании, которая далеко –– там пропаганда на мощнейшем просто уровне, любую газету открой. Сидишь в пивном баре, ты же не понимаешь язык, но сразу видишь, что пошёл Обама, пошёл Путин, пошли вот эти вот кадры. Напряжение жесточайшее.

К. МАНЖУЛА: Это не значит, что это пропаганда.

З. ПРИЛЕПИН: Нет, конечно. Там честнейшая информация. Везде пропаганда. Мои немецкие товарищи говорят, что в холодную войну не было такой жесточайшей пропаганды, такой русофобской пропаганды, которая сегодня в Германии наблюдается, особенно на западе. Это тот уровень, который был в 79-м и 84-м году преодолён уже 25 раз.

К. МАНЖУЛА: То есть это наш ответ?

З. ПРИЛЕПИН: Это не наш ответ. Это адекватное отношение к ситуации и к собственным гражданам. Да, кое-где это выходит в разряд шоу-бизнеса. Я не люблю, когда о страшных и тяжёлых проблемах говорят что в программе Андрея Малахова, что в политических шоу. Я не люблю, когда всё это превращается в базар. Я люблю серьёзные, спокойные, мудрые, характерные для русского человека разговоры. Я не люблю, когда всё это подано в американском стиле шоу. Это не наш патриотический угар, не наше мракобесие, это мы просто сняли западные образцы поведения на телевидении. Вот это мне неприятно. Я люблю серьёзные разговоры, я люблю, чтобы, если тема серьёзная, вышел военный, священник, либерал, писатель-почвенник, и стали вчетвером спокойно на эту тему разговаривать.

К. МАНЖУЛА: Захар, а они могу спокойно об этом говорить?

З. ПРИЛЕПИН: Могут, если ведущего посадить. Всем давать слово по очереди, а потом выключать микрофон, и будет следующий говорить. Сложно что ли это оформить? Несложно оформить. Но у нас любят базар.

К. МАНЖУЛА: А не много ли мы говорим о проблемах внешнего мира и мало –– о проблемах в нашей стране? Достаточно вспомнить последнюю беду с шахтёрами. Об этом центральные каналы, если и сказали, то в последнюю очередь. Всё о Сирии.

З. ПРИЛЕПИН: Потому что в Сирии война, там идёт настоящая война со страшным мировым злом, которая может обернуться такой катастрофой! Понимаете, там министром войны –– там даже не министр обороны называется –– ИГИЛа является человек-носитель русского языка, получеченец, полу ещё кто-то. И количество людей с российскими паспортами, количество выходцев из России и бывших республик Советского Союза туда огромно. Пять лет уже Сирия воюет с проблемой, которая для нас является первостатейной. Это не какая-то отдалённая угроза, которая в Россию может прийти когда-то. Она существует. Это страшная беда и страшная угроза.

К. МАНЖУЛА: Где же мы до этого были?

З. ПРИЛЕПИН: Мы её достаточно эффективно выдавили из Чечни и Дагестана, за пределы страны, и они перебрались в Сирию, и мы некоторое время на это смотрели: сирийцы пускай сами разбираются. На самом деле сирийцы устали разбираться с ДАИШем, и то, что мы им помогаем, –– это наша насущная, серьёзная и основополагающая на сегодняшний день проблема. Не только для нас, для всего мира.

К. МАНЖУЛА: Это важнее, чем катастрофа в шахте?

З. ПРИЛЕПИН: Это не важнее, просто это первая новость, безусловно. А остальные новости будут идти третьей, пятой. Это совершенно нормально, это выбор государственных приоритетов.

К. МАНЖУЛА: Та самая пропаганда.

З. ПРИЛЕПИН: Это просто здравый смысл, это просто жизнь. Давайте, ИГИЛ пойдёт 18 новостью, а первой новостью мы сделаем открытие фитнес-клуба, второй –– туриста, который потерялся в Бангладеше. Это государство, у него есть свои законы функционирования.

К. МАНЖУЛА: Государство –– это всё-таки машина подавления.

З. ПРИЛЕПИН: Ну да.

К. МАНЖУЛА: И никуда от этого не деться.

З. ПРИЛЕПИН: Ну давайте не будем вот это всё. Давайте, отменим государство, языки. Почему мы ссоримся? Потому что Вавилонская башня, потому что нам дали разные языки. Давайте, мы на одном каком-нибудь языке будем говорить, выберем китайский и выучим его.

К. МАНЖУЛА: Вроде бы уже выбрали английский.

З. ПРИЛЕПИН: Нет, китайский давайте лучше.

К. МАНЖУЛА: Их просто больше. А на английский, кстати, ваши книги переведены?

З. ПРИЛЕПИН: Две переведены. Читают очень мало. Совершенно не интересуются в России, в Великобритании еле-еле, в США вообще никак. Но какие-то отзывы приходили оттуда. Например был отзыв: неужели русские так агрессивны?

К. МАНЖУЛА: Я читал какого-то французского критика по поводу вашей литературы, который сказал, что нежность и доброта у Захара видна, хотя такой вот брутальный мужчина.

З. ПРИЛЕПИН: Каррер написал.

К. МАНЖУЛА: А тут, пожалуйста, англосаксы совсем иначе воспринимают. Почему такое различие, если говорить о европейских народах, именно с англосаксонцами у нас вечно? С французами можем общий язык найти.

З. ПРИЛЕПИН: С французами –– да, это правда. С немцами чуть сложнее. С французами у нас вообще притяжение. Конечно, они искренне считают, что они покруче, чем мы, немножко свысока, но у них есть любовь к России есть, интерес к России очень высокий. Линейка переводимых книг во Франции огромная, в Италии, кстати, тоже.

К. МАНЖУЛА: Испанцы чуть ли не наши люди.

З. ПРИЛЕПИН: Там всё нормально. С немцами посложнее в силу понятны причин. С поляками вообще сложно, потому что они нас терпеть не могут и считают, что мы негодяи. Но они переводят тоже очень много и всё про Россию знают отлично. В Польшу приезжай –– там без проблем можно на любые проблемы говорить, они всё про всё знают, считают, что мы везде ублюдки, по всем пунктам, но при этом они всё понимают прекрасно. А англосаксы: Великобритания –– остров, владела половиной мира. Для них мы –– кто это, что за Россия? На самом деле они в тайне побаиваются Россию.

К. МАНЖУЛА: Так это имперское прошлое, конкуренция между двумя империями.

З. ПРИЛЕПИН: Конечно. А имперское прошлое только у Великобритании? Империей была и Германия, и Франция, и Испания, и Португалия. Все были империями, и нам никто никогда не простит, что мы по-прежнему империя, а они уже нет.

К. МАНЖУЛА: Писатель Захар Прилепин был у нас сегодня в гостях.
Источник

Реклама на портале Санкт-Петербург. Новости СПб: madam.udacha@gmail.com
Новостной портал Петербурга на Facebook

НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

Комментарии